Работа Чернышова посвящена исследованию утопическому мифу о "Сатурновом царстве"/"Золотом веке" и отсюда - социальные симпатии и антипатии различных слоев населения в эпоху кризиса "полисной" системы ценностей.
Цицерон:
"В историографии принято давать довольно нелестные оценки Цицерону как теоретику утопической мысли. Суть таких оценок сводится к упрекам в неоригинальности, в излишнем прагматизме, в том, что Цицерон создал "незначительную работу", объединив политические теории Средней Стои с практическим опытом римского консула6. Дж.Фергюсон, например, говорит, что цицероновская утопия является лишь "бледной тенью" утопии Платона, поскольку Цицерон "врос с ногами в римскую почву и не мог видеть ничего за пределами установлений Рима"7. Как видим, эти оценки вполне соответствуют уже рассмотренным нами более общим заключениям об "антиутопичности" римского сознания, и в них отчетливо прослеживается все тот же знакомый нам методологический изъян: попытка безоглядного использования "греческих мерок" предпринимается там, где речь идет о специфически римских явлениях, формально подражая Платону, Цицерон на самом деле ведет с ним серьезную полемику с позиций традиционных римских ценностей8, с позиций защиты "идеального Рима", который благодаря неустанной деятельности многих поколений римлян (II,1,2; 21,37) стал реальным (а не вымышленным) образцом государственного устройства, сочетающего в себе все преимущества "смешанного правления". Характеристика такого устройства (существовавшего, по мнению Цицерона, в Риме до гракханских реформ – I,19,3) и характеристика того "идеального гражданина", который смог бы вернуть Рим к такому устройству, составляли главное содержание диалога, написанного в 54–51 гг. до н.э., незадолго до начала войны между Цезарем и Помпеем.
читать дальшеПожалуй, наибольший интерес здесь вызывает загадочный образ "защитника и управителя государства" ("tutor et procurator rei publicae", "rector et gubernator civitatis" – II,29,51), которого Цицерон называет также "неким великим гражданином и почти божественным мужем" ("... magni cuiusdam civis et divini paene est viri" – I,29,45). Это указание на близость его к божественным сферам оказывается совсем не случайным: в так называемом "Сновидении Сципиона", помещенном в VI книге диалога, Цицерон проводит мысль, что земные государства являются лишь приближением к вселенскому государству, основанному на принципах высшей гармонии и справедливости. Поэтому душам тех правителей, которые [117] вели государственные дела с рассудительностью, справедливостью, мужеством и умеренностью, надлежит направляться или, лучше сказать, возвращаться (perveniendum vel potius revertendum sit) в те расположенные на небесах священные местопребывания бессмертных душ, где они будут наслаждаться вечным блаженством (VI, 6,6 = Macr. in somn. Scip., I,1,8 sqq.). Именно туда, например, переселилась душа основателя Рима Ромула и, кстати, именно с того момента (по легенде – с 716 г. до н.э.) берет свое начало нынешний "великий год", двадцатая часть которого не прошла еще к середине II в. до н.э. (VI,22,24)9.
Некоторые ученые (Г.Ферреро, Р.Ю.Виппер, Р.Райтценштейн, Ф.Тегер и др.), опираясь, в частности, на эти данные, а также на приписываемые Сципиону слова о том, что лучшая из "чистых" форм правления – царская (I,35,54), считали возможным говорить о монархических идеалах Цицерона, однако такой вывод противоречит общей картине, которая вырисовывается при анализе всех произведений этого борца против "тиранических" стремлений современных ему политических лидеров – таких, например, как Цезарь и Антоний10. Rector rei publicae в представлении Цицерона – не столько определенное должностное лицо (или тем более монарх), сколько государственный муж, обладающий высочайшим моральным авторитетом, способный возродить пошатнувшиеся нравы и обычаи предков, обеспечить счастливую жизнь граждан (beata civium vita – V,6,8). "Идеальный Рим" с его уникальным смешанным государственным устройством мог бы существовать вечно, говорит Цицерон устами Лелия, если бы люди жили по установлениям и нравам отцов ("... poterat esse perpetua, si patriis viveretur institutis et moribus" – III,29,41). Но поскольку государству грозит гибель, которая была бы равносильна гибели всего мироздания (III,23,34), необходимы особые меры – в частности, деятельность "ректора" или "принцепса" (V,7,9) государства, которая, на наш взгляд, мыслилась как осуществление своеобразной благородной миссии, не разрушающей и не отменяющей, а лишь укрепляющей традиционные для Рима структуры "смешанного правления". Нужно заметить, однако, что в случае осуществления цицероновского плана неминуемо возросла бы роль монархического элемента, наличие которого в этой структуре отнюдь не являлось вымыслом Полибия: по замечанию А.Б.Егорова, такой элемент после падения царской власти "не был ликвидирован и при определенных условиях мог регенерироваться"11.
Трагедия Цицерона как политического деятеля заключалась в том, что, субъективно действуя в интересах восстановления [118] и укрепления республики, он, как и многие "республиканцы" его времени, вынужден был прибегать к экстраординарным средствам, объективно подготавливавшим крах республиканских порядков. В этом и заложены некоторые из причин того парадокса, что именно Цицерон с его идеями авторитетного "принцепса", действующего на благо государства, с его лозунгами "согласия сословий" (concordia ordinum) и "вечного Рима" (Roma aeterna) создал, по сути, теоретические основы идеологии принципата12, причем его невольная "помощь принципату" распространилась не только на политическую теорию, но и на практику: именно благодаря его усилиям вскоре после убийства Цезаря получил поддержку сената еще не имевший реальной власти Октавиан. Будущего правителя империи, как защитника республики, Цицерон стремился "вскармливать" (Att., 15,12,2) перед лицом угрозы со стороны явного "тирана" – Антония. Впрочем, существуют предположения, что прославленный оратор сам надеялся выступить в роли "принцепса", использовав молодого Октавиана лишь как средство достижения цели13.
В разное время Цицерон, как известно, "примеривал" образ принцепса к различным видным политическим деятелям – например, к Сципиону Эмилиану14, Катону Старшему15, Помпею Великому16, однако его, видимо, никогда не покидало тайное и даже не всегда ясно осознаваемое желание многих описателей идеальных государств представить самого себя в роли верховного руководителя такого государства17. Напомним, что греческий предшественник Цицерона – Платон – отнюдь не довольствовался одним только теоретизированием, но и пытался осуществить свой утопический проект на практике, раз за разом предпринимая поездки на Сицилию18. Тем более таких попыток и стремлений следовало ожидать от Цицерона, имевшего немалый опыт политической деятельности, занимавшего в 63 г. до н.э. высшую государственную должность консула и даже "спасшего государство" во время заговора Катилины, как он сам неоднократно и с нескрываемым честолюбием напоминал своим согражданам. Плутарх, порицающий Цицерона за его склонность к непомерному самовосхвалению и самовозвеличиванию, вместе с тем отмечает, что в определенные моменты эти похвалы в какой-то мере опирались на общественное мнение: после раскрытия заговора Катилины народ на улицах приветствовал Цицерона как спасителя и нового основателя отечества и вскоре первым удостоил его почетного титула "отца отечества" (Cic., 22–24).
Внимательный анализ источников приводит некоторых исследователей к вполне, на наш взгляд, обоснованному выводу, [119] что Цицерон хотел казаться не только "спасителем" отечества, но и как бы вторым его основателем, "новым Ромулом", возродившим Римское государство, спасенное им в год консульства от гибели19. Многие неосторожные высказывания Цицерона (например, в III речи против Катилины, в его поэме "О консулате") с успехом были использованы политическими противниками. Так называемая "Инвектива Саллюстия против Цицерона", например, содержит язвительные выпады против оратора, изобразившего себя чуть ли не посланцем богов, и награждает его уничтожающим прозвищем – "Ромул Арпинский", намекая на незнатное происхождение этого "выскочки", "нового человека" из городка Арпина (In Tull., 2,3; 4,7; ср.: Quintil., IX,3,89 etc.)20. Значение подобных выпадов становится более понятным в общем контексте распространенных в политической пропаганде того времени обращений к теме Ромула как основателя государства. "Тоска масс по новому Ромулу, – писал исследовавший эту тему А.Альфельди, – переплеталась с восточными спекуляциями на возвращении золотого века, которое должно было последовать за апокалиптическими потрясениями гражданских войн"21. И хотя употреблять термин "золотой век" было бы, пожалуй, преждевременно, несомненным является то, что идеи об "отце отечества", о "новом основателе" приобретали в тех условиях сотериологический характер, были тесно связаны с надеждами иа установление (или возвращение) эпохи благоденствия.
Политическая теория, как видим, довольно тесно переплеталась с политической практикой и с содержанием тех пропагандистских лозунгов, которые также во многом подготовили "расширенные" интерпретации мифа о "Сатурновом царстве". В историографии давно уже отмечено, что среди этих лозунгов последнего периода Республики уже практически не встречается каких-то явно "узкопартийных" обещаний22. И Цицерон, и его оппонент Саллюстий одинаково гневно порицают упадок нравов, одинаково призывают к согласию сословий, одинаково заботятся об общем благе и о процветании Рима. Разница между ними, казалось бы, лишь в том, что Цицерон возлагает свои надежды на деятельность некоего "умиротворителя государства", во всем подобного ему самому, а Саллюстий (если считать подлинными два дошедших под его именем письма) недвусмысленно связывает надежды на спасение Рима от гибели (ср.: Ep., II,13,5–6; I,5,2) с личностью Юлия Цезаря23.
Глубинные различия проявляются лишь при более внимательном взгляде, например, на отношение к собственности: если для Саллюстия она – зло, которое нужно хотя бы ограничить, [120] то Цицерон использует все свое красноречие для того, чтобы доказать, что нет ничего более пагубного, чем любое посягательство на частные владения. Любопытно при этом, что даже лозунг защиты собственности подкрепляется у него ссылкой на близкую к мифу о "Сатурновом царстве" идею "естественного состояния" (поскольку частная собственность каждого образовалась из того, что когда-то от природы было общим, говорит Цицерон, пусть каждый владеет тем, что ему досталось – De off., I,7,21 sqq.; 21,73 sq.).
Использование "надпартийных" и "общепатриотических" лозунгов, прикрывавших узкопартийные интересы, становится обычным явлением накануне установления принципата – системы, явившейся результатом компромисса различных социальных сил. Наряду с традиционно римскими представлениями (например, об "отце отечества") в этом процессе приобретают все более заметную роль харизматические и сотериологические идеи, приносившие с эллинистического Востока элементы откровенно монархической идеологии. Надежды на установление грядущего благоденствия все чаще связываются теперь с деятельностью того или иного конкретного "вождя", который, придя к власти под покровительством божественных сил, должен вывести Рим из эпохи войн и разрухи, положить начало новой эпохе мира и процветания.Отсюда: