Посовещавшись, должностные лица и члены совета Минтурн решили немедля умертвить Мария. Однако никто из граждан не хотел взять это на себя, лишь один солдат конницы, родом галл или кимвр (историки сообщают и то и другое), вошел к нему с мечом. В той части дома, где лежал Марий, было мало света, и в полутьме солдату показалось, будто глаза Мария горят ярким огнем, а из густой тени его окликнул громкий голос: «Неужели ты дерзнешь убить Гая Мария?» Варвар тотчас убежал, бросив по пути меч, и в дверях завопил: «Я не могу убить Гая Мария!» (Плутарх, ГМ, 39) Гравюра 17 в. читать дальше
ГЛАВА XI 1. О Сулле. (...) Я прошу разрешить мне не останавливаться на ужасах, имевших место во время войн Мария с Суллой; потрясающий рассказ о них мы найдем у Аппиана 20 . Не только оба вождя испытывали чувства зависти и честолюбия и производили жестокие расправы над своими противниками, все римляне нахо дились в состоянии бешенства; новые граждане и старые не считали больше друг друга членами единой республики; они вели войну, которая носила своеобразный характер, будучи одновременно гражданской и внешней. читать дальше Сулла издал законы, которые могли бы уничтожить при чину беспорядков, волновавших город. Они повысили авторитет сената, ограничили власть народа, регулировали власть три бунов. Прихоть, побудившая его отказаться от диктатуры, как бы вернула жизнь республике; но, упоенный своими успехами, он совершил такие действия, которые лишили Рим возмож ности сохранить свою свободу.
Он уничтожил всякую военную дисциплину во время своих азиатских походов; он приучил свою армию к грабежам, раз вил в ней такие потребности, которых она раньше не имела; он окончательно развратил солдат, которые в дальнейшем должны были развратить полководцев.
Он ввел вооруженную армию в Рим и научил римских генералов нарушать убежище свободы.
Он роздал земли граждан солдатам и развил в них нена сытную алчность, ибо начиная с этого момента не было ни од ного воина, который не ожидал бы случая, чтобы овладеть имуществом своих сограждан.
Он придумал проскрипции и оценил головы всех тех, кото рые не принадлежали к его партии. С тех пор ни один граж данин не мог служить республике, ибо между двумя честолюб цами, оспаривавшими друг у друга победу, те, которые сохра няли нейтралитет и принадлежали к партии свободы, могли быть уверены, что любой из двух соперников, оставшись побе дителем, внесет их в проскрипционные списки. Поэтому было благоразумно примкнуть к одному из двух.
После Суллы, говорит Цицерон, появился человек, кото рый защищал преступное дело и одержал еще более позорную победу; он конфисковал не только достояния частных лиц, но навлек это бедствие на целые провинции.
Сулла, отрекаясь от диктатуры, как бы желал этим показать, что хочет жить только под покровительством данных им самим законов. Но этот поступок, обнаруживавший такую умеренность, сам явился следствием его насилий. Он наделил земельными участками 47 легионов в разных областях Италии. Эти люди, говорит Аппиан, считая свое имущество связанным с его жизнью, заботились о его безопасности и были всегда готовы прийти к нему на помощь или отомстить за его смерть.
Загадка смерти Римского диктатора в античной литературной традиции.
[с. 36] Луций Корнелий Сулла Счастливый был одним из самых знаменитых деятелей римской истории. Великий полководец, мастер политической интриги, неординарная личность, Сулла вместе с тем был фигурой одиозной: с его именем римские историки связывали упадок республики и переход к принципам военной монархии. Кратковременная диктатура Суллы (82—79 гг. до н. э.), утвердившаяся после ожесточённой гражданской войны между Суллой и его соперником Марием, действительно способствовала трансформации Римской республики в империю, однако её роль нельзя преувеличивать. Важным было то, что Сулла одним из первых римских полководцев (после Сципиона Африканского, Сципиона Эмилиана и Гая Мария) утвердил в Риме ту теорию и практику военно-политического лидерства, которая стала эталоном для его исторических преемников — Помпея, Цезаря, Антония, Октавиана Августа. читать дальше Личность Суллы была загадкой уже для его современников, которые не могли до конца понять этого крайне противоречивого деятеля. Не смогли окончательно разрешить эту проблему и античные историки, которые в целом характеризовали диктатора с отрицательной стороны, нередко демонизируя его. Благодаря античной традиции исторический образ Суллы стал литературным, в известной степени мифологизированным. С одной стороны, Сулла — великий человек, успешный полководец и политик, сделавший головокружительную карьеру. С другой — личность, преисполненная самых низменных пороков, узурпатор и тиран, циничный убийца. Древние историки вполне осознавали противоречивость литературного образа Суллы, однако так и не сумели разрешить эту проблему. Большинство античных авторов негативно характеризовали [с. 37] Суллу. Немецкий историк Теодор Моммзен писал по этому поводу: «Потомство не оценило по достоинству ни личности Суллы, ни его реформ; оно несправедливо к людям, идущим против потока времени. В действительности же Сулла — одно из поразительнейших явлений в истории…» [1, с. 345].
В античной традиции жизнь Суллы представляется яркой и незаурядной, насыщенной удивительными событиями, полной загадок. Одним из самых загадочных моментов биографии Суллы является его смерть, вызванная какой-то странной неизлечимой болезнью. Этот загадочный недуг и сама кончина великого диктатора как нельзя лучше способствовали созданию ореола тайны вокруг его личности, привлекали к нему внимание античных авторов, падких на драматические сюжеты. Загадку болезни и смерти диктатора связывали с его военно-политической деятельностью, но в первую очередь с его отрицательными чертами характера. Недуг Суллы представлялся едва ли не возмездием свыше за совершённые им преступления. Данное мнение полностью соответствовало распространённому в древности представлению, согласно которому «характер и судьба равны болезни». Безусловно, этот стереотип, утвердившийся в античном предании о Сулле, был искусственным, однако как нельзя лучше дополнял образ мрачного, но невероятно удачливого диктатора, придавая ему мистические черты. Поэтому легенда о загадочной болезни и смерти Суллы является неотъемлемой составляющей предания о диктаторе, сложившегося в античной литературе.
Современная греко-римская историография уделяет мало внимания этому эпизоду биографии Суллы, хотя он является довольно значимым. Этот античный стереотип помогает лучше понять исторический образ Суллы, проясняет его политику религиозно-идеологического обоснования власти. Легенда о необычной болезни, ниспосланной необычному человеку, вполне отвечала пропаганде диктатора, который всячески старался подчеркнуть сверхъестественный характер своих успехов. Именно поэтому, надо полагать, данный сюжет прижился в античной историографии, которая использовала его, чтобы сделать образ диктатора ещё более загадочным и таинственным.
[с. 38] Кроме того, миф о болезни Суллы органически входит в историю античной медицины, поскольку отражает медицинские представления и связанные с ними суеверия, относящиеся к римской эпохе. Сообщения античных авторов, относящиеся к этому эпизоду жизни диктатора, являются ценным свидетельством об уровне развития античной медицины, способах установления диагноза и лечение болезни, а также тесной связи медицинских и религиозных представлений в описываемую эпоху. «Болезнь Суллы» представлена античными авторами как необычный и редкий недуг, почти не поддающийся точному диагнозу. Можно утверждать, что недуг диктатора — один из самых редких случаев в истории античной медицины. Изучение свидетельств, касающихся данной проблемы, несомненно, улучшит современные представления о врачебном деле в греко-римское время.
Таким образом, античное предание о болезни диктатора Суллы представляет существенный интерес для исследователя.
Из античных авторов подробнее всех о болезни Суллы сообщает греческий биограф Плутарх (II в. н. э.), автор «Сравнительных жизнеописаний» знаменитых греков и римлян. По его рассказу, Сулла давно страдал каким-то таинственным недугом, который чрезмерно обострился под конец его жизни, что Плутарх как моралист напрямую связывает с приходом Суллы к власти и его нравственной деградацией. Он изображает Суллу глубоко противоречивой личностью, имеющей и великие достоинства, и низменные пороки. Преследуя дидактические цели, Плутарх старается искать у героев своих жизнеописаний как положительные, так и отрицательные черты, оценивая их деятельность через призму морально-этической красоты того или иного поступка. Именно поэтому созданный Плутархом образ диктатора является крайне неоднозначным. Как отмечает один западный исследователь, «Плутархов Сулла — это зловещий персонаж, жестокий и испорченный, но также грандиозный и являющий пример удивительной судьбы…» [4, p. 456]. Он «появляется как личность, вдвойне вовлечённая в план римской истории. С одной стороны — своей причастностью к истории политической и к величию римской истории. С другой — неумением контролировать свои страсти, своей жестокостью и неумеренностью; очевидны … те серьёзные недостатки, какие Плутарх отмечает у других великих римских фигур» [4, p. 466]. Биограф показывает, что именно тиранические действия Суллы дали волю его страстям и вызвали обострение его давней болезни. В [с. 39] интерпретации моралиста Плутарха биография Суллы превращается в назидательную историю о великом человеке, которого погубили собственные противоречия и вызванная ими нравственная деградация.
Плутарх имел все основания, чтобы прийти к таким выводам. Личная жизнь Суллы всегда была скандальной и бурной. Ещё в молодости он приобрёл славу человека испорченного, любителя шутов и мимов (Plut. Sulla, 1—2). Историк Саллюстий (I в. до н. э.) писал об этом: «На досуге он любил предаваться роскоши, но плотские радости никогда не отвлекали его от дел; правда, в семейной жизни он мог бы вести себя более достойно» (Bell. Iug. 95, 3). Сулла был три раза женат, пока, наконец, не женился в четвёртый раз на известной патрицианке Цецилии Метелле, дочери великого понтифика, которая имела хорошую репутацию; в это время ему было уже около 50 лет. После смерти Метеллы (79/78 г.), которой он «угождал всегда и во всём» (Plut. Sull., 6), Сулла спустя несколько месяцев после грандиозного траура сочетался пятым — и последним — браком с уже разведённой Валерией, сестрой оратора Квинта Гортензия, видного приверженца Суллы (Plut. Sull., 35). Именно с этим событием Плутарх связывает обострение болезни диктатора:
«Впрочем, и поселив Валерию в своём доме, он не отказался от общества актрис, актёров и кифаристок. С самого утра он пьянствовал с ними, валяясь на ложах. Ведь кто в те дни имел над ним власть? Прежде всего, комический актёр Росций, первый мим Сорик и изображавший на сцене женщин Метробий, которого Сулла, не скрываясь, любил до конца своих дней, хотя тот и постарел.
Всё это питало болезнь Суллы, которая долгое время не давала о себе знать, — он вначале и не подозревал, что внутренности его поражены язвами. От этого вся его плоть сгнила, превратившись во вшей, и хотя их обирали день и ночь (чем были заняты многие прислужники), всё-таки удалить удавалось лишь ничтожную часть вновь появлявшихся. Вся одежда Суллы, ванна, в которой он купался, вода, которой он умывал руки, вся его еда оказывались запакощены этой пагубой, этим неиссякаемым потоком — вот до чего дошло. По многу раз на дню погружался он в воду, обмывая и очищая своё тело. Но ничто не помогало. Справиться с перерождением из-за быстроты его было невозможно, и тьма насекомых делала тщетными все средства и старания» (Plut. Sull., 35).
[с. 40] Таким образом, Плутарх приписывает Сулле чудовищный недуг, от которого диктатор не мог избавиться. Описание Плутарха, конечно, имеет большие преувеличения, поскольку биограф связывал болезнь Суллы с его моральным падением и драматизацией сюжета хотел подчеркнуть эту связь. Тем не менее, нет оснований сомневаться, что к концу жизни диктатора болезнь действительно стала серьезной.
Чтобы иметь относительно цельное представление о «болезни Суллы», необходимо проследить её эволюцию, тем более что источники, несмотря на противоречивость и лаконичность сообщений, позволяют это сделать.
По античным источникам, Сулла был вполне здоровым человеком, так как вёл активную государственную и военную деятельность, участвовал в битвах, писал мемуары. Наконец, как указано выше, Сулла был известен развратным образом жизни. Такую деятельность не может вести безнадёжно больной человек. Так что есть все основания считать, что таинственный недуг диктатора развивался постепенно и обострился лишь к старости.
По рассказу Плутарха, Сулла с молодости страдал каким-то кожным расстройством лица — очевидно, разновидностью дерматита: «Все черты внешнего облика Суллы переданы в его статуях, кроме разве взгляда его светло-голубых глаз — тяжёлого и проницательного — и цвета его лица, который делал ещё более страшным этот и без того трудно переносимый взгляд. Всё лицо его было покрыто красной неровною сыпью, под которой лишь кое-где была видна белая кожа» (Plut. Sull., 2). Когда во время Митридатовой войны Сулла осаждал Афины (86 г.), многие афиняне смеялись над его цветом лица, называя его «присыпанным мукой» и добавляя к этому насмешки над Метеллой; это обстоятельство якобы стало косвенной причиной последующей жестокой расправы полководца над афинянами (Plut. Sull., 2, 13—14). Впоследствии афиняне вынуждены были учредить в честь него государственный праздник Силлеи и воздвигнуть ему публичную статую. [3, c. 307]. Греческий автор II в. н. э. Павсаний в своём «Описании Эллады» в связи с этим писал, что фтириазис был послан Сулле в наказание за содеянные в Афинах злодейства (Pausan. I, 20, 7). Победив Митридата и умиротворив Восток, Сулла вернулся в Афины (конец 85 г.), где «его стало мучить болезненное оцепенение и слабость в ногах» (подагра?), поэтому он переехал в город Эдепс на о. Эвбея и лечился там целебными горячими источниками (Plut. Sull., 26). Этот факт упоминает и Страбон в своей «Географии» (X, 1, 9). Это лечение, [с. 41] видимо, было успешным, так как вскоре Сулла возобновил активность. Прибыв в 83 г. в Италию, Сулла вступил в гражданскую войну. Разгромив близ Капуи консула-марианца Гая Норбана, он «воздал благодарность Диане, богине, которой была посвящена эта местность. Он передал богине источники, известные благотворным влиянием на организм. О таком почтительном даре богам и поныне напоминает надпись, прибитая снаружи к храму, и медная доска внутри святилища» (Vell. Pat. II, 25, 4). Этот рассказ историка Веллея Патеркула наводит на мысль, что в Италии недуг Суллы снова обострился, и он опять лечился целебными водами. Щедрые дары Суллы Диане свидетельствуют, что гидротерапия опять помогла.
После этого болезнь Суллы упоминается лишь в связи с её обострением после брака с Валерией, т. е. в период 79/78 гг. Возможно, проблемы со здоровьем оказали определённое влияние на решение Суллы отказаться от власти и удалиться на «добрый досуг» (otium post negotium). Аппиан Александрийский писал об этом: «Мне кажется, Сулла пресытился войнами, властью, Римом и после всего этого полюбил сельскую жизнь» (App. BC. I, 104). Однако само решение об отставке было, конечно, мотивировано в первую очередь политическими причинами: слабостью социальной опоры диктатора, назреванием оппозиции в обществе, наконец, реализацией основных программных задач диктатуры. Аппиан пишет, что после отставки Сулла проводил время в сельском уединении, развлекаясь рыбной ловлей в своём поместье в Кумах: «Он находился ещё в цветущем возрасте и обладал полным здоровьем» (App. BC. I, 104). Это утверждение, однако, противоречит данным других источников, которые представляют смерть диктатора именно как результат обострения его давней болезни.
О смерти Суллы подробнее всех сообщает тот же Плутарх: «Сулла не только предчувствовал свою кончину, но даже писал о ней. За два дня до смерти он завершил двадцать вторую книгу «Воспоминаний», где говорит, будто халдеи предсказали ему, что, прожив прекрасную жизнь, он умрет на вершине счастья. Там же Сулла рассказывает, что ему явился во сне его сын, умерший немного раньше Метеллы. Дурно одетый, он, стоя у ложа, просил отца отрешиться от забот, уйти вместе с ним к матери, Метелле, и жить с нею в тишине и покое. Однако Сулла не оставил занятий государственными делами. Так, за десять дней до кончины он установил в Дикеархии [греческая колония в Кампании] мир между враждовавшими сторонами и на будущее написал для её жителей закон об управлении городом. А за день до кончины ему стало [с. 42] известно, что Граний, занимавший одну из высших должностей в городе, ожидая смерти Суллы, не возвращает казне денег, которые задолжал. Сулла вызвал его к себе в опочивальню, и, окружив слугами, велел удавить. От крика и судорог у Суллы прорвался гнойник, и его обильно вырвало кровью. После этого силы покинули его, и, проведя тяжёлую ночь, он умер…» (Plut. Sull., 37). Историю с Гранием приводит римский автор Валерий Максим, живший раньше Плутарха, однако по его рассказу Сулла умер от какого-то спазма — о фтириазисе не говорится ни слова (Val. Max. IX, 3, 8).
Аппиан представляет смерть Суллы как лёгкий и счастливый конец: «Сулла, проживая в своём поместье, видел сон. Ему приснилось, что его уже зовёт к себе его гений. Тотчас же, рассказав своим друзьям виденный им сон, он поспешно стал составлять завещание, окончил его в тот же день, приложил печать и к вечеру заболел лихорадкой, а ночью умер, будучи шестидесяти лет. Это был, по-видимому, как показало и его имя, счастливейший человек во всём до конца своей жизни, если считать счастьем для человека исполнение его желаний» (App. BC. I, 105).
Плиний в «Естественной истории» пишет, что Сулла был жесток, но его кончина стала ещё более жестокой (Plin. VII, 134, 137). Описание Плиния очень кратко: «Диктатор Сулла был пожран фтириазисом, когда из самой крови человеческой родятся гложущие тело твари» (Phthiriasi Sulla dictator consumptus est, nascuntur in sanguine ipso hominis animalia exesura corpus — Plin. XXVI, 138).
Историк IV в. н. э. Аврелий Виктор в своей книге «О знаменитых людях» (75, 11) кратко упоминает, что после отставки Сулла «удалился в Путеолы и умер от болезни, называемой вшивой».
В целом античные авторы называют причиной смерти Суллы то ли спазм, то ли какой-то кризис из-за обострения «вшивой болезни» — фтириазиса (φθειρίασις, phthiriasis). Особняком стоит только рассказ Аппиана, который считал Суллу здоровым и умершим от непродолжительной лихорадки. Объединяет все эти рассказы то, что они изобилуют различными деталями (вещие сны, жестокая расправа над Гранием), которые свидетельствуют о необычном характере «болезни Суллы» и его смерти. История с Гранием должна была показать, что Сулла и перед смертью не отказался от своей легендарной свирепости, а упоминание про вещий сон — что он был великим человеком и действовал по воле богов. Так античная традиция одновременно соединила две тенденции — демонизации и апологии Суллы. Сама же версия о смерти по причине вшивой болезни неубедительна: конечно же, диктатор умер не от вшивости, а [с. 43] от какого-то более серьёзного недуга — возможно, от сердечного приступа в результате припадка.
Как бы то ни было, загадочная болезнь Суллы и его смерть дополнили представление о нём как о великой, полной противоречий, личности, сделав этот образ ещё более скандальным и известным. По мнению некоторых исследователей, в частности Е. Г. Рабиновича, версию о загадочной «болезни Суллы» придумали именно близкие к диктатору люди: «раз уж Сулла умирал вшивым, следовало как-то примирить этот факт с его харизмой — придать смерти диктаторы пристойность, которой она по видимости была лишена, и так поддержать его посмертную репутацию» [2, с. 33—34]. Автором этой версии мог быть доверенный вольноотпущенник Суллы и воспитатель его детей Луций Корнелий Эпикад, который, как профессиональный грамматик, завершил последнюю книгу «Воспоминаний» Суллы, в которой шла речь о кончине диктатора (Suet. De grammat., 12); именно Эпикад мог составить список великих людей, умерших от фтириазиса [2, с. 35—36]. Так была создана легенда о загадочной болезни Суллы, которая якобы указывала на его «богоизбранность». Тем не менее, античные авторы, в первую очередь Плутарх, всё равно считали причиной болезни разврат — следовательно, эффект пропаганды был мало эффективен [2, с. 38].
Миф о загадочной «болезни Суллы» соответствовал основным принципам пропаганды диктатора, представлявшей его исполнителем «божественной» воли. Творчески используя аналогичный опыт своих предшественников — Сципиона Африканского и Мария, Сулла изображал себя «Любимцем Венеры» (Plut. Sull., 34; App. BC. I, 97) и объяснял свои удачи волей богов (Cic. De div. I, 34, 72). Подчёркивал диктатор и свои военные успехи и достижения (App. BC. I, 99; Plut. Sull., 34; Vell. Pat. II, 27, 6). Версия о необычном недуге, ниспосланном необычному человеку, должна была подкрепить созданный сулланской пропагандой образ.
Исходя из вышесказанного, можно сделать вывод, что Луций Корнелий Сулла действительно страдал какой-то опасной хронической болезнью (или набором болезней), которая имела специфический характер и постепенно прогрессировала, пока, наконец, не привела к летальному исходу. Данное обстоятельство искусно использовали приближённые диктатора, создав миф о необычной «болезни Суллы», который, согласно традициям древности, свидетельствовал о божественности диктатора, его особой исторической роли. Так родилась легенда, придавшая античному образу Суллы дополнительную загадочность и скандальность.
[с. 44]
Источники и литература
1. Moron J. M. C. Plutarch’s Lysander and Sulla: integrated characters in Roman historical perspective //American Journal of Philology. 2000. Vol. 121. No. 3. — p. 453—476.
2. Аврелий Виктор. История Рима // Вестник древней истории, 1964, № 1—2.
3. Аппиан Александрийский. Римская история. — М., 2002.
4. Веллей Патеркул. Римская история // Немировский А. И., Дашкова М. Ф. «Римская история» Веллея Патеркула. — Воронеж, 1985.
5. Моммзен. История Рима. Том 2. Книга 4. — М., 1937.
...Увидев эти рекламные щиты на ул. Ю. Цезаря в Риме я не могла их не запечатлеть! )) У меня аж руки затряслись...))) Кстати, там недалеко имеются улицы - Катона, Энния, Тацита, Плиния, Вергилия...
Фульвия Бамбула, читать дальшеиногда Фульвия Бамбалия, часто — просто Фульвия (лат. Fulvia Bambula, Fulvia Bambaliae) , (77 до н. э., Тускул или Рим — 40 до н. э., Сикион) — римская матрона, первая женщина, чей лик появился на римских монетах, теща Октавиана Августа (по его первому браку), жена Марка Антония (в третьем браке), первая женщина, оказывавшее реальное влияние на римскую политику.
Прохожие и гуляющие по Священной дороге римляне удивленно прислушивались: из богатого особняка, принадлежавшего Юнию Силану, неслись женские вопли, и можно было предположить, что издает их ни кто иная, как супруга Силана Сервилия. Удивляться было чему: Сервилию знали как матрону достойную и сдержанную, не склонную к семейным скандалам. Видимо, случилось что-то из ряда вон выходящее. - Как ты меня доста-ааал! - орала Сервилия не своим голосом, - Позор семьи-иии! - Да я не из вашей семьи-то! - отозвался угрюмый мужской голос. Не Силана. - И слава великим богам!!! читать дальше - Уй, осторожнее! - Терпи, скотина безрогая! Терпи, козлище упрямое!! Для тебя же стараюсь, мудило гороховое!!! - Гороховое - это Цицерон... - Я тебе дам Цицерона!.. Хоть с него бы пример брал, недоносок несчастный!!! - Мне прадедушкиного примера достаточно! - Шли бы вы вместе с прадедушкой к Харону! А впрочем, он уже там... А ты, если будешь продолжать так себя вести, скоро с ним увидишься! - Не трожь прадедушку, дура!! - Я дура?! Я?! А ну извинился, говнюк! - Не буду! - Не будешь?! - Я всегда говорю правду!!! - Вот твоя правда - на харе у тебя! И поделом!!! Слушая это с улицы, вполне можно было подумать, что в доме происходит серьезное побоище. На самом же деле ничего подобного не было и в помине - наоборот... эффект побоища достигался тем, что его участники орали друг на друга. А вообще-то матрона Сервилия занималась тем, что мокрой тряпицей вытирала кровь с физиономии некоего несуразного создания, сидящего у ее ног, и делала это очень бережно. Создание хмурилось и кривилось. Было ему на вид чуть больше двадцати лет, и выглядело оно отнюдь не как родственник Сервилии. Скорей, как бродяжка из Субуры, проигравший в кости рубаху и пропивший башмаки. Темная мятая тога на голое тело, босые ноги по колено в засохшей грязи, встрепанные волосы и горящие покрасневшие глаза - именно так выглядел сводный братец Сервилии Марк Порций Катон, только что в очередной раз побитый согражданами. И за дело. Ибо Катон положительно утомил уже весь Рим, отстаивая древнюю добродетель и чистоту нравов. За добродетель и били. Уж такая она была противная в его изложении... Ну и опять же, кто же будет любить человека, который всегда говорит правду - даже тогда, когда никто его об этом не просит?.. Закончив протирание Катоновой разбитой физии, Сервилия поглядела на нее, разукрашенную синяками и ссадинами, и издала горестный бабий вздох. Все же ей было жаль непутевого братца. Молодой. Глупый... - Марк, - сказала она, - что же ты дурачок такой, а? Ведь седьмой раз за неделю колотят! - Восьмой! - гордо поправил Катон. - Тебе что, нравится, что ли, это?! - Я же не просто так... я за древнюю добродетель страдаю! - Ей твои страдания не нужны. Ибо ее нету. - Есть, сестра моя! Знаю я, что большинство сограждан предпочло бы только пороки, но я не дам им забыть о добродетели! - А они, в качестве ответной любезности, не дадут тебе забыть о синяках и шишках... - Пусть! Я готов! Я готов руку сжечь, как Сцевола! -Ногу сожги, дубина... будешь даже круче Сцеволы. - А это мысль, спасибо, сестра!!! - Тьфу!! Катон, ты чокнутый, что ли? Не вздумай, я пошутила! - Не шутят такими вещами! Это порочно! - О да. Я знаю, что я порочна. У тебя все порочны, один ты у нас весталка... - вздохнула Сервилия. И задумчиво произнесла: - А не в этом ли дело-то все?.. - Чего? - насторожился Катон. Сервилия проникновенно поглядела в его бешеные глаза и мягко спросила: - Марк, скажи честно - ты с женщинами живешь? - Это порочно!!! - Может, с парнями? - неосторожно поинтересовалась она. Катон взвился, как раненый олень, от возмущения у него не получилось даже выругаться - он издал какое-то дикое бульканье и поглядел на сестру так, словно она обвинила его в сожительстве с козами. Он забегал по атрию и чуть не сшиб статую Афродиты. - Марк! Успокойся! - рявкнула Сервилия. - Ты порочная женщина, сестра! - Да слышала я это уже! Сто раз! Порочная, не порочная, но сестра, которая хочет тебе помочь! - В чем помочь? - озадаченно вопросил Катон. - Я хочу, чтоб тебе было полегче жить на свете, мальчик! - Я не ищу легких путей! - "И трахаюсь сидя на заборе..." Впрочем, ты вообще не трахаешься, в чем вся и беда. - Я сохраню себя в чистоте до свадьбы!!! Все прочее - порочно! - Да какая дура за тебя пойдет?! Ты на себя посмотри, чумичка немытая, дикая и несимпатичная!!! - выведенная из терпения Сервилия вскочила, схватила Катона за локоть и поволокла к зеркалу. - Ты посмотри на себя! Посмотри!!! Взгляд как у бешеного осла, тогу торчком поставить можно, ноги мыл в прошлом году! Да еще синяки эти! Да тебя любая девица испугается до икоты! Ты в баню когда ходил?! - Это порочно!!! - Что?! В баню ходить?! Мыться?! В чистоте себя держать?! - Меня там Цезарь за задницу хватает, - горько пожаловался Катон. - Мне не нравится. - И что он нашел в твоей костлявой заднице, прости меня боги?...Ладно! Нет, ты скажи: то, что я о тебе говорю - это правда? Гляди в зеркало и отвечай! - Правда, - прошептал Катон. И по угрюмой его физиономии видно было, что ему очень обидно это признавать, хотя с виду-то он плевал на чье угодно мнение о своей внешности и манерах. - Кажется, в дверь стучат, - вдруг сказала Сервилия. - И кто же... Ах ты боги мои, я совсем забыла с тобой, что Квинт зайти обещал... Катон мрачно засопел. Во всем Риме был только один тип, которого очень часто называли без родового имени, и типа этого Катон стеснялся до невозможности. Вошел раб, доложил о госте. - Давай его сюда, - потребовала Сервилия. "О, нет", - подумал Катон. - Что у тебя за дела с этим хлыщом? - прошипел он. - Трахаемся, - невозмутимо отозвалась Сервилия. - Это порочно. Катон только рот разинул. Он очень часто не понимал чужих шуток. Тем более таких, что касались эротической стороны жизни - ибо не имел о ней никакого представления, кроме того, что это порочно. - Привет, Сервилия. О, кто тут у нас! Катон, что я вижу - ты стоишь перед зеркалом?! Мне это снится?! Катон повернулся к зеркалу спиной. - В отличие от тебя я не торчу у зеркала часами, Квинт Гортензий, - буркнул он. - По тебе и заметно, - широко улыбнулся тот. Сервилия тоже не удержалась от улыбки - больно уж разительный контраст представляли ее братец и ее приятель. Длинное, худющее, неряшливое пугало смотрелось еще более пугающе рядом с Квинтом, который был красавчик, чистюля и любитель одеться лучше всех. Его тога из белейшей тарентской шерсти выглядела так, словно он не шел в толпе по римской улице, а летел над ней. - Между прочим, уличные зеваки мне доложили, что у вас тут была драка, - сообщил Квинт. - Судя по твоей физиономии, Катон, ты сильно вывел свою сестру? - Да это не она меня так... - А жаль. А кто?.. - Порочные сограждане! Вроде тебя! - рыкнул Катон. - Вроде меня?!. Ну извини, я бы просто побрезговал тебя коснуться. Потом ведь руки мыть придется... - Так, так его, Квинт, - усмехнулась Сервилия. - А зеваки почти правы. Драка не драка, но война тут у нас... местного значения. - Ну ты еще ему все расскажи! - взбрыкнул Катон, - Он же трепло!!! - Я не трепло, я оратор. Трепло - это ты, за это тебя и бьют. - Да что рассказывать-то? - сказала Сервилия, - Тебя, Марк Порций, весь Рим уже знает... - Ага, знаю я тебя, - гнул свое Катон, - ты щас возьмешь да и расскажешь этому вот, что я с женщинами не живу... - Да ты сам... и рассказал... - выдавил Квинт, икая от смеха. Сервилия же ржала самым неприличным образом. Катон побурел, как свекла... и вот сейчас было очень видно, как он молод. И как несчастен. Существо, ухитряющееся разбивать в кровь кулаки, даже воюя с призраками... - Квинт, - сказала Сервилия, - вот скажи, что с ним делать, а? - Для начала я бы посоветовал вымыть, причесать и переодеть... - Это понятно. Я вообще спрашиваю. - Вообще?... Знаешь, Катон, - Квинт говорил серьезно и доверительно, пригасив лукавую искорку в глазах, - Тебе бы не помешало влюбиться. - Зачем это?! - Если б ты влюбился, ты бы старался выглядеть поприличнее. И вести себя тоже. - Согласна, - прошелестела Сервилия. - Слушай умного человека, Марк Порций... коли я у тебя дура порочная... Квинт мягко улыбался Катону. - Марк Порций, тебе сколько, двадцать один или двадцать два? - Второе, а что? - И ты в таком возрасте никого не любишь? - Брата, - сказал Катон. И, подумав, добавил: - И прадедушку. - О боги! Я спрашивал тебя не о живых и мертвых родственниках, мальчик! - Ну эту еще, дуру порочную. Иногда. - Ну спасибо, - вздохнула Сервилия. - Однако, тяжелый случай. А как насчет девушек? - Это порочно. - Про парней я уже не спрашиваю, - вздохнул Квинт. - И что вы все про парней спрашиваете?! - возмутился Катон. - То Сервилия, то ты! Уж тебе-то это совсем не идет, про такое спрашивать!! - Может, ты коз любишь? - невинно осведомился Квинт и едва успел увернуться от Катонова кулака, едва не влетевшего ему в нос. Сервилия взвизгнула - в первый раз от испуга, а во второй от радости: зрелище предстало неописуемое. Квинт, пониже ростом и более хрупкий, чем Катон, тряс молодого придурка за шкирку, выражая явное намерение долбануть его тупой башкой об статую Венеры. - Немедленно. Извинился. Засранец. Понял. Или. Нет?! Иначе. Отпечаток. Венериной. Сиськи. Будет. У тебя. На лбу! - Статую... пожалей... - прохрипел Катон. - Ни хрена ей не будет, она бронзовая!!! Впрочем, твоя башка, наверно, тоже... Извиняйся, сказал! - Не буду! Ты первый меня оскорбил, между прочим!! Козы... какие-то... Глаза у Сервилии полезли на лоб: Катон вдруг всхлипнул... Если бы он на их глазах превратился в Аполлона, это было бы менее удивительно... Вышибить из Катона слезу не удавалось никому и никогда, даже когда он был совсем маленьким. Квинт, пораженный не менее, чем Сервилия, тут же отпустил его. Виновато глядя на сестру маленького чудовища, он пробормотал: - Я же не делал ему больно... А Катон... Катон нелепо осел на пол и отчаянно разрыдался, закрыв руками лицо. Уши у него полыхали от стыда, но, видно, сдержаться в этот раз у него не получилось... Квинт и Сервилия, переглянувшись, принялись гладить его по взъерошенному немытому затылку и называть Катончиком, отчего Катон завыл еще громче. - Что вы все... надо мной... издева-аетесь... - булькал он, - за что-о... вы меня... так не любите... Сервилия и Квинт принялись на два голоса убеждать его в том, что не издеваются и любят. Просто он сам никого не любит, никого не слушает и вообще... Постепенно Катон затих и тщательно вытер мокрое лицо своей грязной тогой и мрачно запыхтел. Сервилия с Квинтом с облегчением выдохнули. Катон подозрительно сверкнул на них глазами. - Ладно, - сказал он мрачно. - Вы умные, я дурак. Вам хорошо живется, мне не очень, тут вы правы. Вы хотите мне помочь, как я понял. - Ну да, - дуэтом отозвалисьдонельзя удивленные порочная женщина и хлыщ. - Я согласен. - Катон поднялся и криво улыбнулся. - Помогайте. Посмотрим, что из этого выйдет. Что я должен делать? - Квинта слушай, - умирающим голосом произнесла Сервилия. - Делай что он скажет. - Слушаю тебя, Квинт. - Квинт, - бормотнула Сервилия, - не вздумай упустить такой случай! Квинт размышлял о чем-то, глядя на статую Венеры. И наконец перевел свои ясные лукавые глаза на Катона. - Точно будешь слушаться? - Буду, сказал же. - Отлично. Какая твоя любимая фраза? - Хм? - Я спрашиваю - какую фразу ты произносишь по поводу и без повода по сто раз в день? - Хм... - Нет, не "хм". Вспоминай. Что ты мне сказал, когда я спросил тебя про девушек? - Это порочно! - Вот именно. В смысле, не с девушками спать, а в том смысле, что это твоя любимая фраза. Так вот, Катон. С сегодняшнего дня ты вместо "это порочно" будешь говорить "гав-гав". - Чегооо?! - Что слышал. Ты обещал слушаться. А еще мы с тобой сегодня вечером пойдем в Субуру. Познакомишься с одной недурной девицей. - Это по... ГАВ-ГАВ!! По-моему, в Субуре живут как раз дурные девицы!!! Они все поро... гавкнутые!! - Ты делаешь успехи, - усмехнулся Квинт. Сервилия тихо погибала от смеха, очень стараясь, чтоб Катон не обратил на нее внимания. - Но учти, - сказал Квинт, - с тобой таким я вообще никуда не пойду. Если только в баню. - Не пойду в баню! Там Цезарь! Хватает меня за жопу! Это гав-гав-гав!!! - О, насчет Цезаря ты прав, гав-гав полнейший... - Да ладно, - сказала Сервилия, - что он, здесь не вымоется? Сейчас прикажу рабам налить ванну. И оденем мы его... что, у моего мужа тряпок мало? И башмаки найдем... у них, похоже, копыто одинаковое... И все завертелось вокруг обалдевшего от такого насилия над личностью Катона... Спустя несколько часов перед Сервилией и Квинтом, которые нетерпеливо ждали, предстало нечто, настолько похожее на приличного человека, что в это трудно было поверить. Вымытый, причесанный, в свежей белой тунике с пурпурною полосой, в белой тоге и в башмаках Катон походил на что угодно, но только не на себя. Сервилия ахнула. Квинт аж присвистнул - сию невоспитанность он позволял себе очень редко, лишь тогда, когда его что-то поражало. - Катон! Да на тебя, оказывается, можно смотреть без ужаса! Ты даже не такой уж уродец... - У меня нос очень длинный, - смущенно пробормотал Катон, зардевшись. - Отличный у тебя нос! Фамильный! От прадедушки! Таким носом надо гордиться! Выше нос, Катон! Так... урок следующий. Ты улыбаться умеешь? От улыбки Катона Квинт в ужасе подскочил. - Катон! Я сказал улыбаться, а не скалиться, как римская волчица! Прикрой пасть и попробуй еще раз!.. Боги!.. Ты лимон жуешь?.. Улыбнись по-человечески!.. Ладно, это требует практики... научишься еще. Ну что, идем к девушке?.. Катон опустил голову и стал похож на упрямого теленка. - Я не могу. - Чего не можешь?! - Я... стесняюсь. У Квинта засверкали глаза - Катон окончательно довел его до ручки. - Стесняешься?! Ах ты гаденыш, я тебя отучу стесняться-то! Ругаться умеешь? - Это...гав-гав!! - Ты обещал меня слушаться? Быстро сказал: "Я блядь!" - Я не... - Неважно! Сказал быстро! - Но при женщине!.. - Вот именно! Не беспокойся, Сервилия уже слышала это слово! Катон зажмурился и пробормотал неразборчивое. - Не слышу! - рявкнул Квинт. - Я... блядь, - сказал Катон. И от дикого смущения... улыбнулся. И это была совершенно человеческая улыбка - улыбка смущенного двадцатилетнего парнишки... - Квинт, - прошептала Сервилия, - ты колдун. - Такой же, как Катон - блядь... Ну что, горе луковое, пошли... Сервилия, не беспокойся, если он напьется, я его провожу до дома...
Когда они шли к Субуре через Аргилет, Катон вдруг дернул Квинта за рукав. - Квинт, слушай... а вдруг у меня ничего не выйдет?.. - Выйдет, - уверенно отозвался тот. - Я намерен заплатить столько, чтоб вышло, не беспокойся. - Кому заплатить?! - Ну не тебе же! Девице... - А она тут при чем?.. - Катон, я не хочу ржать на улице. Помолчи.
Катон окончательно зашугался, поняв, что девица-то знакомая. Это была танцовщица Дионисия, исполнявшая такие танцы, на которые Катон стеснялся смотреть - зато не стеснялся поливать сограждан, которые смотрели. Один раз его побили, защищая сомнительную честь этой девицы... и теперь он боялся, что она узнает его. Мог бы не беспокоиться - в таком виде его родная мать не узнала бы. Дионисия обрадовалась гостям - точней, Квинту, конечно же. Видно было, что знакомы они давно и... очень близко. - Нет, моя радость, сегодня ты не со мной, - виновато пробормотал Квинт, - но ты же не откажешь моему... младшему братишке? - Если он так же хорош на ложе, как ты, то не откажу, - Дионисия смерила Катона оцнивающим взглядом, - Братишка, говоришь? Не видала более непохожих братишек... - Мы двоюродные. Слушай, Марк, отойди-ка, мне надо сказать Дионисии пару слов. Катон послушно отошел. А Квинт проникновенно уставился девушке в глаза и тихо сказал: - Во-первых, он еще девственник. Пожалуйста, радость моя, помоги ему почувствовать себя мужчиной... - Если есть "во-первых", значит, есть и "во-вторых", - усмехнулась Дионисия. - Есть, моя радость. Понимаешь, Марк в детстве упал с крыльца... и малость стукнулся головой... - С сумасшедшими не сплю!!! - Он не сумасшедший. Просто немного странный. Он очень любит собачек... не в том смысле любит... Просто любит. И иногда воображает себя тоже собакой... и...гавкает. - Повезло тебе с братишкой, Квинт... - Ну что ж поделаешь... А вообще он очень милый... - Он хотя бы не кусается? - Нет-нет. - Только ради тебя, Квинт, я лягу с парнем, который воображает себя собакой и гавкает! - Поверь, я могу это оценить. - Нет, это я буду оценивать, дружок. И, возможно, оценю высоко. - Не думай о деньгах, Дионисия. - Это ты можешь о них не думать. А мне, бедной девушке... - Я сказал: не думай о деньгах, пока ты со мной. И свистни мне какую-нибудь свою подружку поумнее, чтоб мне не было скучно. - Вот еще! - Я сказал "поумнее", а не "поебливее". Не собираюсь я ее трахать. Просто вина выпить и поболтать. Что мне, одному тут сидеть, как дураку?..
Квинт очень мило провел несколько часов, болтая с красоткой Орифией. А та и рада была, что ее позвали не лежать под мужиком, а беседовать с ним. Нечасто случается. К тому же ей льстил его откровенно восхищенный взор - Квинт любил красивых женщин... Через несколько часов из комнатушки, где Дионисия принимала гостей определенного рода, раздалось что-то вроде слабого царапанья... словно кто-то, совершенно обессиленный, пытался открыть дверь... Это была Дионисия. Ее шатало. Глаза у нее были затуманены. Она подошла к столу, рухнула на ложе и залпом хватанула чашу цекубского, отобрав ее у Квинта. - Знаешь, - хрипло сказала она, - это неплохо - что он воображает себя собакой... Заездил, кобелище... - А лаял? - поинтересовался Квинт. - О, так свирепо!.. Это так заводит... Зверррюга... - мечтательно прошептала Дионисия. - Приводи его еще... - Сам прибежит, не маленький. Уже.
Сервилию разбудил почти под утро взволнованный раб, сообщивший, что стучат в дверь. Сервилия тут же встала - она поняла, что это означает. Разумеется, то был Квинт, держащий за шиворот совершенно пьяного Катона. - Забирай сокровище, - сказал он, - Субурские девки под впечатлением. - Неужели?! - удивилась Сервилия. - А то! Ладно, куда его переть? Он на ногах не стоит! Катона уложили в комнате для гостей. Он улыбался. Сервилия умиленно смотрела на его лицо. И даже погладила по голове. - Я блядь, - нежно сообщил Катон. И захрапел.
Картина американского художника Джона Вандерлина, 1807. читать дальшеА это просто книжная иллюстрация.
Из труда «Сравнительные жизнеописания» («Гай Марий») древнегреческого историка Плутарха (ок. 46 — ок. 127). Скрываясь от преследований Суллы , Гай Марий высадился на африканском побережье, на месте города Карфаген, который после последней Пунической войны римляне разрушили до основания в 146 г. до и. э. Здесь к Марию явился посланник от римского наместника этой провинции с требованием покинуть ее пределы. На что Марий ответил: «Возвести ему (наместнику), что ты видел, как изгнанник Марий сидит на развалинах Карфагена». «Так, в назидание наместнику, — пишет Плутарх об этом эпизоде, — он удачно сравнил участь этого города с превратностями своей судьбы».
«Луций Силла» («Луций Сулла») — это опера авторства Моцарта. Впервые была поставлена в Милане, в 1772 году.
Сюжет: Луций Сулла, властитель Рима, отнимает невесту Джунию у сенатора Цецилио и изгоняет того из Рима. Тот возвращается и вступается за честь Джунии. Люций Цинна, друг Цецилио, пытается помочь. Он решает убить тирана, хотя стоит перед глубоким нравственным выбором: Цинна любит Целию, сестру диктатора. О заговоре становится известно, он терпит неудачу, и Сулла теперь может нанести удар по всем своим врагам. Но после тяжёлой душевной борьбы Сулла, побежденный духовно мужеством и нравственностью борцов с тиранией, ВНЕЗАПНО! понимает, что причина всех бед - его жестокость. Он отказывается от власти, возвращая её народу. После, видимо, он должен удалиться в пустыню и стать святым отшельником.
Также Сулла стал героем одноименных опер Баха и Анфосси.